I. Нагиса
Жаркий день сменяют смрадные, пыльные сумерки. Рицу все время хочется распахнуть настежь окно, но когда он открывает его, по-прежнему кажется, что ставни плотно заперты, а в кабинете, где-то под самым потолком, колышется тяжелое облако. С улицы доносится шорох листьев; шуршат они не от ветра, просто госпожа Нара вышла убрать тополиный пух и вместе с грязновато-белыми комками сметает прошлогодний еще сор. К надрывному стрекотанию цикад вскоре прибавляются стоны изнемогающего у мусорных баков кота: полосатый кособокий Миккэ – животное общественное, потому никто не пытается прекратить котовы страдания.
Рицу быстро запивает одну бледно-голубую таблетку, затем другую. Внезапно накатывает волна омерзения: вода чуть теплая, не успела как следует остыть, отчего странный привкус лекарства только усиливается, отдает железом, словно десну ободрал. Рицу инстинктивно наклоняет голову набок. Опять вспомнилась нелепая ребяческая привычка; конечно, это едва ли поможет сдержать наплывающую тошноту. Глубоко вдохнув, – так легче – Рицу перебирается на диван, расслабляет спину, свешивает руки. Миккэ вдруг замолкает, с хрустом вылизывается и снова принимается нудить.
Рицу лениво, полусонно думает о Нагисе. Сегодня она битый час рассуждала про воинов класса «ноль», расхаживая взад-вперед по комнате, после же оккупировала компьютер, чтобы забить их характеристики. Именно «забить» – печатает Нагиса громко, стучит карамельными розовыми ногтями, промахивается, шипит, чертыхается, трясет кудрявыми хвостиками, нещадно пинает стол, задает шрифт покрупнее, пожирнее, упорно переправляет написанное: «Представители категории 0 обладают стойким иммунитетом. Болевой порог и порог раздражения значительно выше среднего. Нередко достигают абсолютной нечувствительности…».
- Почитай мою штучку? – просит Нагиса; «штучка» - ее излюбленный термин для научного творчества, будь то диссертация или маленькая статейка. – Рицу, рули сюда.
Рицу «рулит» – не поднимаясь, подкатывает кресло – без особого энтузиазма: ему заранее отлично известно содержание. Да, разумеется, очередные игрушки Нагисы, Масахару и Хироси, комбинация «ноль», Зеро, бесстрашные, лукавые, плохо контролируемые. Утром устраивают специальные тренировки. Нагиса швыряет дротики, а они, улыбаясь, подставляют голые плечи, гладят друг другу исцарапанные пальцы. Масахару, Жертва, слизывает со щеки Хироси алые капли, и тот заливисто хохочет.
- Порог раздражения, - нараспев произносит Рицу. – По-рог раз-дра-же-ния. Раздражения порог. Иначе говоря, ваших Зеро ничем не проймешь?
- Ага. – Нагиса болтает ногами в довольно безвкусных лакированных туфлях. Как бы каблуком не задела, циркачка. – Я сейчас…
- Изящно. – Рицу сворачивает электронный документ. – Непрактично, пожалуй, но искусство ради искусства…
Нагиса пулей улетает прочь. Оскорбилась.
Тусклое солнце падает за небоскреб.

II. Соби
Надо содрать сиреневые обои. Наклеить какие-нибудь зеленые. При сиреневых обоях нормальному человеку с температурой тридцать семь и восемь нельзя заснуть, даже если выключен свет. Ненормальному, впрочем, тоже. Рицу забыл, чья инициатива повлекла за собой столь бездарный ремонт; не суть важно, факт остается фактом, вокруг парят аляповатые махаоны, смертельно оскорбляющие каноны реализма. Соби Агацума их вечно исследует, бедное дитя, никакого ощущения прекрасного, рисует гораздо хуже Канаэ. Между прочим, Соби вчера…
- Изложи-ка мне приметы категории «ноль».
Мальчик прихлопывает бумажных бабочек узкими ладошками. Рассказывать урок ему скучно, он давно выучил классификацию, как стихотворение, поэтому Рицу спокойно прерывает отчет. – Твое мнение, Соби-кун? Хорошо им? - Хорошо. – У Соби немилосердно чешется позвоночник. Изнутри. – Хорошо.
- Позволь не согласиться. Боль определенно неприятная, но полезная вещь… - Рицу нарочно растягивает звуки. – Зеро равнодушны к ранам, дерутся отчаянно, а посему рискуют истечь кровью. – Он жестом намекает, что пора снять одежду. – Видишь ли, боль – привилегия живых. Сигнал тревоги, коли угодно. Индикатор. Шею выпрями.
Его подопечный роняет рубашку, минуты две терзает джинсы-«сигареты» – заклинило молнию. Брюки дорогие, модные, незатейливые квадратные карманы облагорожены яркими синтетическими нитками, бисеринами и блестками, вышиты почему-то сытые, лупастые, концептуально вполне детсадовские комары. Рицу протирает очки: точно, комары. Дизайнер, вероятно, бредил. Дизайнеры склонны бредить, псевдоготические платья Нагисы подтверждают данную теорию. Великолепно, утром обязательно зафиксировать, потомки оценят…
Соби комары повергают в ужас – что за вредный демон его околдовал, посоветовал напялить эти кошмарные штаны? Первоклашки в таких на улицу не покажутся. От смущения он застревает в майке. Взгляд Рицу точно проникает в самые кости, отчего почесаться хочется еще сильнее.
«Возлюбленный» вряд ли рискует вырасти привлекательным юношей вопреки многообещающему истинному Имени, – природа наградила его жидкими блеклыми волосами, тощим хвостиком, мелкими зубами и близорукостью – но именно тем он симпатичен Рицу. Как, да простят боги, угнетенный концлагерный еврей, которого надзиратели по ошибке выпустили. Только учитель на такого ущербного молчуна второй раз посмотрит, а остальным хватит первого. Смотреть вынуждает профессия. Деваться некуда, волей-неволей привыкнешь к его сутулой фигурке, торчащим ребрам, мокрому носу, гаймориту, аллергиям, прыщикам. Вот дерется Соби феноменально, чего не отнимешь, того не отнимешь. Выкладывается целиком, наизнанку выворачивается, опровергает постулаты Сражений. В среду выступил против дуэта «Бескрылые», а они-то постарше…
Сражаются традиционно вдвое, гласит инструкция. Соби и его Жертва сражаются традиционно вдвоем, Жертва традиционно вырабатывает тактику, Соби традиционно повинуется. Это дьявольски изобретательное повиновение, пусть сам он о том не подозревает. Ясно, что стихия «Бескрылых» – воздух, Сэймэй сразу ее вычислил; неясно, как мальчишка сбил их сложнейшим заклятьем «Танцующего шторма» после «Алмазной пурги». Логику в зимнем семестре он сдал на твердую, неоспоримую «тройку», следовательно, в бою руководствовался отнюдь не ею. С банальными, мирскими логическими закономерностями у Соби туго, потому «Шторм» и подействовал. Талант. Поразительный талант в неказистом тельце. Вроде грубого куска смолы. Ее очистишь, отполируешь – а она прозрачным медовым янтарем обернется. С замурованным доисторическим комаром.
«Чистка» Соби – тоже забава какая-никакая. Соби интересней аккуратного Хироси, изысканной Канаэ, хрупкого Синдзи. Соби – ящичек с сюрпризом. Деревянный, сколочен криво, но внутри бриллиантовый перстень. Либо паучок. Либо пуговицы. Не угадаешь. Что найдешь – твое. Для коллекции, скопится же, поди, однажды коллекция.
Рицу теребит жесткие волокна, торчащие из рукоятки. Выдерживает паузу. – Ты не волнуйся, Нагиса-сэнсэй обожает поблефовать. – Крайне педагогичный метод. – Я прикинул, победа Зеро исключена. – Черный шнурок врезается в кожу, отлетает, свисает удавленной змеей. – Стиснешь зубы, потерпишь… Хироси сообразительный, реагирует быстро, придется его погонять, а Масахару ты раззадоришь… стратег безнадежно наивный, хоть и хитрый… ситуацию анализирует на три шага… - Першит в горле, а до таблеток не дотянешься. Неудачно устроился. - Мы – пять-шесть… уловил? – Свежая красная полоса пересекает старую. – Шея, Соби-кун, ше-я.
- Масахару ногти грызет.
Восхитительная наблюдательность. Рицу флегматично вертит хлыст.
Уже четвертый месяц подряд нарисованный махаон устремляется в нарисованное небо.

III. Сэймэй
Кто посмеет упрекнуть Рицу Минами в неряшливости? Катастрофический, волшебный, хтонический беспорядок – привилегия Нагисы, потому как тьма и хаос есть ипостаси женского начала. На столе Рицу царит свет, ясность, дух мужской: справа – компьютер, слева – лампа, дорогой органайзер в кожаной обложке, блокнотик подешевле, стеклянная коробочка с синим «паркером», карандаш, часы, ровная стопка желтых листков-наклеек. Выкатилась луна; увы, в ее вялом сиянии лишь мерещится прохлада.
Должно быть, теперь комната Нагисы производит жуткое впечатление, не хуже замков из древних романов Анны Радклифф. Кабинет Рицу даже в полнолуние напоминает офис. Накануне расцвел пораженный канцелярщиной кактус: вместо сочных алых лепестков вылезли чахлые – без сомнения, сиреневые – язычки. Утешает, навевает нежную грусть незамысловатый серый блокнот, купленный за сущие гроши в киоске; сиреневый цвет и есть вырожденный серый. Кувырок природы. Аномалия. Мутация. Тут все мутанты, днем боли дифирамбы поют, а по ночам таблетки дюжинами глотают.
Блокнот… блокнот… Соби посеял тетрадку. Завтра явится, будет толочься у двери, шевелить гладкими светлыми ушками. Истории этой суждено повторяться вечно, ибо Соби – невероятный растяпа. Нагиса оттачивает свое прелестное дамское остроумие, называя его «курицей».
А Жертва… да, Соби порой сопровождает его Жертва, Сэймэй Аояги, рослый, стройный паренек с пушистыми темными кудрями и огромными влажными глазами, похожими на итальянские маслины.
Рицу не переваривает маслины, заодно – Сэймэя, и Сэймэй услужливо отвечает ему интеллигентным, почти доброжелательным презрением. Юный возраст тут не помеха. – Здравствуйте, Рицу-сэнсэй! – звонко щебечет он. – Сто лет не встречались… Приветливый, оптимистичный циник. Ни в коем случае не подлиза, нет, настоящие подлизы мягче, вкрадчивее. Этот чересчур высокомерен, на окружающих плюет. Интеллектуал. Интеллектуал, одаренный ребенок, но не гений; отсюда-то и проистекает его холодная вежливость, его завистливо-покровительственное обращение с Соби, злорадная грация, с которой он, «эстетичная составляющая» непобедимой пары, – по выражению Нагисы – принимает лавры. Соби их уступает. Соби они не требуются. Вернее, требуются не они.
Соби здоровается взглядом пристреленного рахитичного оленя, заливается краской, машет бесцветными ресницами. Стыдно. Стыдно, что обронил блокнот, стыдно, что приперся к сэнсэю в субботу, стыдно, что тут Сэймэй такой опрятный, ладненький, волосы вымыл, траур из-под ногтей устранил, а он… Вообще жить стыдно, людей зря нервировать. Сэймэй ядовито хихикает, косясь на партнера: - Вы извините… конспекты его пропали, сплошное горе. - Соби затравленно вжимается в стену. Рицу посещает превеселая идея: со всего размаху хлопнуть Жертву по пушистой щечке. Реакция сгодится любая. Идея сия не воплощается, поскольку непристойна и унизительна для обоих, – господи, ты же взрослый человек, Рицу, не позорься, в твои ветхие годы мстить эдакому клопу, из пушки воробьев сшибать? – да еще «курица», оклемавшись, выдает осипшим от напряжения голосом: - Я… конспекты…
Черт тебя возьми, Соби, хватит колупать побелку. Сердце колет от одного вида твоих дрожащих пальцев. Есть у тебя карманы? Туда руки и помести от греха подальше. – Соби-кун, ногти… Какие конспекты? «Метаморфозы слов» или «Несокрушимые цепи»? Соби икает. Дико глупо. – Метаморфозы.
Сэймэй жаждет вклиниться, сверкнуть сарказмом, но Рицу демонстративно его игнорирует. Коллеги б разразились потоком критики; жаль, что их нет поблизости и нельзя альтруистично доставить им такое громадное удовольствие. – Досадно, досадно… - Естественно, досадно. Сражения Сражениями, партнеры партнерами, но на поклон к учителю более чем допустимо прийти одному, благо учитель с удовольствием обсудил бы приватные вопросы. Технические, не касающиеся Жертвы. Жертва умная, справится без консультаций. – Ну, тогда потрудись посетить нашу библиотеку и переделай их к понедельнику.
- Мы пошли, сэнсэй, а то задерживаем вас... – Неприлично хозяйственный Сэймэй тащит трясущегося напарника за рукав. Что на него наехало? Он ведь брезгливый, летом перчатки носит.
Тетрадка, кстати, ждет Соби в верхнем ящике стола.
На край лепестка выползает крохотный черный жучок.

IV. Рицу
За окном наконец все стихло: назойливый стрекот цикад утонул в вязком воздухе, а кот, протиснув-таки лопоухую башку между досками, отправился скорбеть в другой район. Миккэ независим и не ждет сочувствия.
Рицу осточертело вертеть головой: подушка моментально согревается, стоит чуть-чуть на ней полежать. Не погода, а кара небесная. Известно, за что – за то же, чем был в золотую университетскую эпоху шокирован сплетник и болтун с кафедры физической культуры, Синобу Кавасуми, когда обнаружил размытые черно-белые фотографии… Занятный скандальчик вышел, третьекурсники долго шумели. Приставали, похихикивали.
Утомительное занятие – спать и видеть навеянные памятью сны. Картины то теряют яркость, то ослепляют, обретают четкость, после чего тут же смешиваются, как стеклышки в ярмарочном калейдоскопе. Нагиса обрывает засохший цветок и прикалывает его к сиреневой куртке Сэймэя, он разрисовывает тетрадку Соби карикатурами, а тот рассеянно перебирает округлые, ненатурально мерцающие куски янтаря… откуда только взялся янтарь? Резко поднявшись, Рицу наливает в стакан десять капель синеватой микстуры: тошнота отступила, но жар, привилегию живых, прогнать пока не удалось. Да, неимоверная удача – быть чувствительнее непрактичных Зеро, так он и сообщит завтра Соби. Счастье, Соби-кун, в обнаженных нервах; откройся ударам, откройся прикосновениям, твой мудрый учитель знает, о чем говорит. Пройдет года четыре – за хлыст особо поблагодаришь. Все благодарят. Разочарований не зарегистрировано, а ты чем отличаешься? Ничем.
Семинар Рицу не то чтобы предвкушает: сколько бы Нагиса не ругала его «старым похабником», – вот же ханжа и лицемерка, врет, как на исповеди! – раздевать Соби ему не совестно. Одно дело – прогуляться плеткой по белой коже Сэймэя, вывернуть ему запястья, впиться в тонкую шею; за такие гадкие мысли Рицу с ухмылкой журит самого себя. Но Сэймэй ускользает, как ласка, а Соби, стойкий оловянный солдатик Соби прижимается к стене, еле слышно скулит, кусает обветренные губы. Скучное, будничное зрелище. Вне поля битвы Соби скучен, но неизменен, надежен, как бессмертный кактус-задохлик. По нему можно заводить часы, до того он пунктуален. Придет утро, придет и Соби. Придет Соби, придет и утро, а с ним тренировки, закаливающие процедуры, лекции, поединки, парные схватки, вечер, приступ боли… Соби-кун, Соби-кун, детство кончится, ты обретешь чувство юмора, оглянешься и растолкуешь дряхлому профессору Рицу, кто вышил комаров на твоих штанишках. Почему чистюля Сэймэй сцапал тебя за грязноватый рукав. Зачем ты выбрал «Танцующий шторм» после «Алмазной пурги». Отчего Нагиса звала тебя «курицей», а Канаэ – «лунным мальчиком». Какого черта, Соби-кун, ты накрепко зубрил проповеди о совершенной целесообразности – совершенной целесообразности, вот она, проклятая канцелярщина! – причинения боли, и терпел ее, и ждал новой порции в святой уверенности, что скоро расцветешь. Пышным цветом.
Вырастешь, улыбнешься, поведаешь, если поумнеешь, признаешься честно, не нарочно ли бросил свои микроскопические девчоночьи конспекты у двери сэнсэя. Сэнсэй со смехом прочтет еще одну содержательную лекцию, только загляни в гости. Много ли у него других забот?
Рицу проводит пальцем по плотной обложке. Его одолевает искушение намекнуть в понедельник Соби, дабы тот впредь избегал промахов, что если снедает жажда встретиться, не нужно подкидывать под сомнительным предлогом блокнотик… Из тетради вываливается листок, – «Уважаемый Рицу-сэнсэй!…» – исписанный мелким, дерганым почерком.
В комнату врывается ветер.