< ==== Вход в игру.
Недалеко от памятника Хатико есть невысокий бетонный заборчик, отгораживающий стройку, на которой уже полгода как не видели ни единой человеческой души. Стройку эту иногда называют «Долами» - за что? Просто земля там была изрыта ямами разных размеров, и если смотреть на нее вровень с земной корой, то станет ясно, что земля фактически идет ровной плавной волной, почти нигде не прерывающаяся. Камни, остатки строительного материала, и очень много грязи – кроме детей, собак и кошек сюда никто не лазит. Так каким же интересно образом, не на самих Долах, правда, а рядом с ними, оказался «юноша из богемы», Амарго Аденте, и что он вообще делает, как говорят «среди простых смертных» (кстати, предвзятое убеждение – в общении Амарго достаточно прост и обаятелен)? А эта тонкая черная фигура, почти незаметная в окружающем его полумраке сумерек – именно Амарго. Просто он всегда был оригиналом, и сейчас не изменил своему обычаю – во всем и всегда оставаться непохожим на других. Но мы так и не ответили, на самом деле, на вопрос, что он здесь делает.
Дело в том, что у Амарго давно, всерьез и надолго сбит режим. Поэтому он просыпается примерно в час дня, до вечера занимается своими делами – кастинги, игра на скрипке и фортепиано чуть ли не до кровавых пальцев (так было раньше, теперь пальцы у музыканта загрубели). Снова кастинги, иногда Аи (которую Амарго по европейской привычке называл по началу Анн и Анни) и Рин – когда у них руки дойдут позвонить, потому, что сам Амарго никогда никому звонить первым не будет. Слишком гордый и слишком упрямый, и, скорее всего, слишком глупый. Так вот, до вечера Амарго занимается своими делами, а потом – берет под мышку скрипку, одевается чуть более изысканно, чем днем (вечером его первый критерий: красота, а днем – удобство), и идет на прогулку. Бродит до самого утра, встречает рассвет где-нибудь на крышах, чувствуя, как приятно-болезненно саднят кончики пальцев, держащие музыкальный инструмент, и, шатаясь от усталости, в распахнутой на груди рубашке и с плащом, перекинутым через согнутую руку, идет домой. Там он валится в кровать – или на софу, смотря по тому, до чего сумеет доползти – и спал до часа – двух дня. И так бежали, точно скрываясь от косы старушки-смерти дни… Кстати, Костлявую Амарго звал именно так: старушка-смерть, старая моя приятельница (цитата) – фамильярно и весело, чтобы показать что он, Амарго Аданте, несмотря на то, что не единожды из-за кокаина стоял на самом пороге существования, готовясь его покинуть, и под руку с Костлявой зашагать прочь, все дальше и дальше от этого мира и от этой жизни в целом.
Впрочем, мы что-то отвлеклись. Сегодняшний день ничем не отличался от предыдущих и последующих: Амарго как обычно проснулся в час, выкурил сигарету через мундштук, рассеяно глядя в окно, на серо-голубую (серость – это многоэтажные дома Токио, и пронзительная голубизна пополам с жемчугом – это небо, развернувшееся над ним ярким шатром) панораму дневного города. Встряхнулся всем телом, точно сонный кот, стряхивающий с себя остатки сновидений, и с решительным видом и усталостью в почти черных на тот момент глазах, пошел в ванную, приводить себя в порядок. Когда-то давно, когда его карьера фотомодели только начиналась, Амарго вбил себе в голову, что всегда должен выглядеть идеально. А уж если в его симпатичную маковку что-нибудь втемяшится, то это всерьез и надолго – будь то убежденность в том, что двадцать секунд протяжного и очень громкого крика помогает разработать легкие и освободить их от сигаретного дыма, или святая уверенность в том, что Земля квадратная. Впрочем, эти сравнения, конечно, один сплошной гротеск. Далее пробежал в безумной суматохе очередной день. Вспышки фотокамер, давящее ощущение, когда Амарго выходил из студии на улицу, огромная чашка кофе, о которую юноша грел постоянно стынущие тонкие пальцы, и чувство, будто к длинным ресницам привязали по свинцовой гирьке к каждой. Амарго не выспался, но чем ближе к вечеру, тем лучше он будет себя чувствовать.
Итак, кастинги и фотосесии позади. Амарго направляется домой… Но нет! Какой к черту дом, если так заманчиво желтеет справа вывеска любимой юношей кофейни?! И Амарго, хрипловато из-за сигарет напевая:
- Мы дети уличных кофеен,
Сидим, нахохлившись втроем.
Считаем мелочь как умеем.
И зерна черные жуем…
Амарго часто забывает несколько строк из песни – как сейчас – и поэтому сразу переходит к припеву, встряхнув волосами и подобравшись - собранный, тонкий, изящный, как натянутая струна, но не деловитый, как днем, наоборот неуловимо-расслабленный и настроившийся на отдых. Он всегда был таким по вечерам.
- Давай-ка пташечка…
Тут юноша кому-то задорно подмигивает и меняет походку на слегка расхлябанную и грациозную – не стремительный бег (лишь бы успеть, лишь бы не опоздать!), а спокойствие и расслабленность. Ему, хрупкому и тонкому, это идет, и фотомодель об этом прекрасно осведомлен. И пользуется.
- Еще по чашечке,
Мы не в Швейцарии с тобой живем!
Они стесняются, и пьют наперстками,
А мы с тобою душу отведем!
Через полчаса Амарго все-таки зашел домой – чтобы быстренько переодеться и захватить скрипку – и направился в район Сибуя. Один из самых ярких районов Токио, и соответственно один из любимых районов Амарго. Хотя тихие улочки он тоже любит – в них можно сорвать прекрасный кадр… Но не сегодня. Сегодня в его планах Сибуя.
- Неинтересно. Пока Сибуя производит на меня отрицательное впечатление, надеюсь, что дальше будет лучше.
Скользнув взглядом по тускло горящим фонарям, освещающим узкие аллейки, слегка нахмурившись, наклонив голову и прикусив губу, прищурившись, подумал Амарго, задумчиво поглаживая подушечками тонких длинных пальцев гриф скрипки, которую держал в руках. Ему и правда было неинтересно, если только на Долы заглянуть… Но он там уже был (только зашел с другого входа, с восточного, а это – западный), и принес оттуда черную кошку, которая расцарапала Бойцу все лицо, грудь и руки, но теперь стала ластиться и мурчать, сидя на коленях. Жаль, что Амарго там уже был, и обидно, что у итальянца слишком хорошая память.
- Но здесь, возможно, находится Рин…
В глазах юноши будто взорвался изнутри лед – они сразу же из прохладно-темных стали теплыми и будто мягкими, с несколько озорным и ласковым взглядом. Рин Ритхер – это давний друг Амарго, еще по Нозоми. Вообще-то дружба между Бойцами явление редкое, но Рин и Амарго стали исключением.
- Хотя, что я себя обманываю.
Хмыкнул Амарго, потягиваясь таким образом, будто пытался свести плечи и лопатки у себя за спиной, благополучно минуя позвоночник – лопатки и плечи у него постоянно затекали, особенно если долго держать их возле чего-нибудь прохладного. Забора, например, или колонны.
- Я бы почувствовал, если бы он был здесь. Жаль. Но я чувствую его где-то в городе…
Амарго нахмурился и прикусил губу, нетерпеливо барабаня пальцами по грифу гитары и точно прислушиваясь, или принюхиваясь к чему-то, то и дело поворачивая голову из стороны в сторону и сдувая с лица челку.
- Нужно его разыскать.
Вообще-то Амарго хотел сказать, вернее, подумать, что скучает по нему, но гордость не позволяла.
- Мало ли что… Вдруг он там себе Жертву нашел, а я и не знаю.
Амарго весело фыркнул, и, сдув с лица челку, легкой походкой направился к самому памятнику. Поиски поисками, а своим обычаям изменять нельзя: Амарго пообещал себе, что сыграет мелодию специально для Хатико в честь его верность, и он это сделает – всегда держит слово.
Свет фонаря высвечивал в окружающем сумраке высокую тонкую фигуру худощавого чуть не до дистрофии парня с длинными темно-каштановыми волосами, спускающимися до пояса и схваченными в небрежный хвост. Челку парень то и дело сдувал с лица, чтобы не мешала сосредоточиться на игре. Одежда? Кожаный плащ нараспашку, под ним черная шелковая рубашка, расстегнутая на пару пуговиц, и узкие черные джинсы. Вообще по идее Амарго должен был сегодня еще одеть шляпу, но забыл ее дома (ох уж эта рассеянность). Юноша играл «Мелодию слез» Бетховена. Классика, которая никогда не устареет.